В эти дни в Казани проходит юбилейный – ХХХ Международный фестиваль классического балета имени Рудольфа Нуриева. В его афише – девять спектаклей из репертуара Татарского театра оперы и балета имени Мусы Джалиля и два гала-концерта. В них принимают участие более 30 приглашенных танцовщиков и дирижеров из России и зарубежных стран.
Фестиваль не всегда носил имя легендарного танцовщика: сам Нуриев дал на это согласие в мае 1992 года, когда впервые приехал на казанский балетный форум по приглашению директора Татарского театра оперы и балета им. Мусы Джалиля Рауфаля Мухаметзянова. Нуриев здесь не танцевал – дирижировал: под его управлением прошел "Щелкунчик" Чайковского, в котором главные партии исполнили солисты Большого театра России Надежда Павлова и Андрей Куделин. На нескольких афишах и программках он оставил тогда свой автограф: писал "Нуриев", а не "Нуреев". Поэтому в Казани решили писать фамилию великого танцовщика через "и".
В этом году впервые приехала на Нуриевский фестиваль балерина Венской государственной оперы Мария Яковлева. В самом популярном русском классическом балете – "Лебедином озере" Чайковского – она исполнила партии Одетты и Одиллии. Яковлева – одна из немногих на ХХХ казанском фестивале, кто больше других связан с Нуриевым. Разумеется, не напрямую (Маше было 7 лет, когда Нуриева не стало), а "через одно рукопожатие". Так, директор компании, в которой она работает, – Мануэль Легри, звезда Парижской оперы эпохи Нуриева. Среди тех, с кем она шлифовала свой репертуар, – хореограф и друг Нуриева Пьер Лакотт, воспитанные им балерины Флоранс Клер и Элизабет Платель. Не стоит упускать из виду, что Яковлева – выпускница Вагановской академии хореографии в Петербурге, как и Нуриев. Еще одна связь заключается в том, что Мария и Рудольф родились в один день – 17 марта.
Наша беседа состоялась накануне ее казанского дебюта.
– Мария, у вас уже есть гражданство Австрии?
– Да. У меня теперь двойное гражданство – российское и австрийское. В Австрии есть такой закон: если деятель искусств дорог стране, ему выдается гражданство. В Австрии я уже 12 лет работаю, а гражданство получила только год назад. Пришлось долго доказывать, что я этого достойна.
– Как вы оказались в Австрии? Почему выбор пал именно на эту страну?
– Моя мама всегда хотела, чтобы я работала за границей. Ее желание сбылось, вот как это было. На наш выпускной концерт в Вагановскую академию приехал Дьюла Харангозо – известный танцовщик, который через год становился директором балета Венской государственной оперы. Я на этом концерте танцевала в па-де-де Чайковского-Баланчина и в тройке теней из "Баядерки". Как я узнала позже, Харангозо запомнил меня. Через полгода он снова приехал в Петербург – на фестиваль балета "Мариинский". Я танцевала в кордебалете, но Харангозо меня узнал, подошел и предложил сольный контракт. Мне тогда было 19 лет – конечно же, я согласилась.
– Сольная карьера в Мариинском театре вам не светила?
– Любой, кто учится в Вагановской академии, мечтает поступить на работу в Мариинский театр. Но если в первый сезон у тебя не получается выбиться из кордебалета, то ты понимаешь, что о сольной карьере можно забыть. Я подавала какие-то надежды, но не особо большие, наверное. Танцевала "двоечки", "троечки", но заметных партий в первом сезоне у меня не было.
– Кто стал вашим педагогом, когда вы попали в труппу Мариинского театра?
– У меня не было педагога, к сожалению. Может, поэтому и не получилось пробиться. Я пыталась что-то репетировать с Галиной Кекишевой, но...
– Чувствовали себя сиротой?
Хоть лоб расшиби, но если ты не нравишься директорам, ничего не изменится
– Да. Понимаете, в театре все зависит от вкусов директоров: самого театра и труппы. Кто им нравится, тот и танцует. И хоть лоб расшиби, грубо говоря, но если ты не нравишься, ничего не изменится. Я иногда думаю: а что бы было, если бы я осталась в Мариинском театре? И понимаю: такого количества ролей, и таких разных, я бы не станцевала. И с таким количеством выдающихся хореографов не поработала бы. Уже на второй год работы в Вене я танцевала Джульетту в "Ромео и Джульетте" Джона Кранко, Манон в одноименном балете Кеннета Макмиллана...
– А вы с первого раза поступили в Вагановскую академию?
– Да. Мое поступление не было запланировано. Моя мама, она хирург, хотела, чтобы я стала физически более крепкой девочкой. И решила показать меня своей знакомой – врачу из Вагановской академии. Та пригласила нас к себе на работу, и так получилось, что мы пришли в день вступительных экзаменов. Помню, знакомая мамы сразу повела меня к комиссии, у меня там осмотрели фигуру, проверили гибкость, прыжок, чувство ритма... Потом эта женщина-врач привела меня обратно к маме и сказала: "Ну, что? Маша поступила. С вас 10 рублей!".
– Десять рублей? Это за что?
О главных партиях в классических балетах даже не мечтай! Но я оказалась в Европе, где нет штампов
– Это была какая-то пошлина, кажется. Все платили... Можно сказать, я случайно поступила в академию хореографии. Но с другой стороны – я очень хорошо помню, как в четыре года мама привела меня в Мариинский театр на балет "Щелкунчик", и я сказала ей сразу после спектакля, что хочу быть как Машенька – хочу танцевать. Меня отдали в приватный танцевальный кружок, а там говорили, что я слишком ленива, чтобы даже поступить в Вагановскую академию. Но у меня такой характер: я люблю и умею доказывать, что люди ошибаются, думая обо мне плохо. В той же академии мне говорили: ты маленькая, не "классичка", а характерная танцовщица, о главных партиях в классических балетах даже не мечтай! Но я оказалась в Европе, где нет штампов. И я танцую там со своим невысоким ростом "Лебединое озеро". В России это было бы невозможно. На Западе же считают, что Лебедь может быть и маленьким.
– Какой у вас рост?
– 166 сантиметров. Я считаю, каждый человек имеет право на самовыражение. Если мне Бог не дал лишних 10 сантиметров роста, это совсем не значит, что я не могу сделать роль Лебедя по-своему.
– В Вене вы танцуете "Лебединое озеро" в хореографической редакции Рудольфа Нуриева. Вы согласны с мнением, что она чрезвычайно сложна?
– Самый сложный для меня нуриевский балет – "Дон Кихот". Именно в техническом плане. "Лебединое...» немного проще, но все равно такое ощущение, что буквально на каждую ноту Чайковского Нуриев придумал определенное движение. Если в классической версии любого балета можно красиво встать в позу, выдохнуть и с новыми силами пойти танцевать следующую часть вариации, то в хореографии Нуриева такого нет. Это всегда очень большое испытание для танцовщика – исполнять хореографию Нуриева. Кстати сказать, его балеты идут сегодня не во многих театрах – только в Вене, Париже и Милане.
– Над "Лебединым озером" с вами работал Мануэль Легри?
– Да. А недавно у меня был интересный опыт: к нам в Вену приезжала как гость и педагог Флоранс Клер – этуаль Парижской оперы, которая в свое время репетировала "Лебединое..." с Рудольфом Нуриевым. Я занималась с Флоранс две недели, и это было потрясающе интересно. Все-таки Легри – мужчина, он не танцевал Одетту и Одиллию. А Флоранс – танцевала. После репетиций с ней я намного лучше стала понимать, о чем танцую то или иное движение.
– Откройте секрет: 32 фуэте Одиллии – это о чем?
– Меньше всего смысла в балетных спектаклях несут 32 фуэте. Это трюк. Это торжество твоих сил и техники, кульминация происходящего на сцене. Никакого актерского подтекста фуэте не несет. Просто нужно уметь его крутить. В принципе, не так уж это и сложно, если у тебя есть координация. Если поймать координацию этого движения, оно получается само по себе. Я имею счастье обладать довольно сильной техникой, спасибо природным данным и моим педагогам в академии, поэтому фуэте мне не доставляет проблем.
– Маша, а вы легко учились в академии?
– Нет. Было трудно. Если оглянуться назад и вспомнить, сколько времени мы проводили в балетных залах... В Европе такого нет. Нет такой строгости к ученикам. Требовательности. Такого погружения нет.
– Российская балетная школа – в первую очередь муштра?
– А в музыкальных школах разве нет муштры? Ученики там с детства занимаются чуть ли не по 12 часов в день, иначе не добиться результата – не стать громким именем. Армейская дисциплина – характерная черта русской школы всех исполнительских искусств. У нас, видимо, такой характер: по-другому ничего не добиться.
– Откуда вы так хорошо знаете про музыкантов?
– Спасибо моей маме – она заставила меня, параллельно с академией хореографии, закончить музыкальную школу по классу фортепиано. Развитый музыкальный слух очень помогает в балете. Есть в нашей профессии люди, его лишенные, и им, несчастным, приходится танцевать не под музыку, а под заученный счет: сами себе считают – или шепотом, или в уме. А музыку, ее ритм, они не слышат.
– Сегодня в венской труппе работает много танцовщиков из России?
– Сегодня в любой балетной компании можно найти русских танцовщиков. Кроме балета Парижской национальной оперы – это все еще очень закрытый театр. У нас в Вене выходцев из постсоветского пространства – очень много. Одних только ведущих солисток – пять: я, Людмила Коновалова, Ольга Есина, Кетеван Папава, Ирина Цымбал. И солистов немало – Владимир Шишов, Роберт Габдуллин, Денис Черевичко... Наших танцовщиков очень любил наш предыдущий директор Дьюла Харангозо: он венгр, но учился в Москве, ему близок русский балет. Когда венской труппой стал руководить Мануэль Легри, он всех русских оставил. Сейчас у нас в Вене, благодаря Легри, великолепная ситуация: в интернациональной труппе мы совмещаем свои хореографические школы с французской, которая славится сильной техникой стоп. Лично я чувствую профессиональное развитие. И мне это нравится.
– Какой язык в вашей труппе считается рабочим, основным?
– Английский. На немецком общаемся нечасто, потому что на этом языке не говорит Мануэль Легри. У него просто нет времени, чтобы его изучить. С утра он делает с нами урок, потом ведет почти все репетиции до конца нашего рабочего дня, а затем идет в офис решать директорские проблемы.
– А вы владеете немецким?
– Да, конечно. Было бы странно, если бы за 12 лет жизни в Австрии я им не овладела. Уроков немецкого я никогда не брала – смотрела местное телевидение, читала журналы и газеты. А потом решила получить автомобильные права. И это решение очень помогло мне продвинуться в немецком языке: я очень усердно готовилась к экзаменам. Сейчас могу говорить, писать и читать на трех языках: английском, немецком и русском. Надо бы взять себя в руки и выучить итальянский, очень он мне нравится. Но пока не до этого.
– Часто ли посещают ваши выступления родственники из Петербурга?
– У меня только мама осталась. Но она уже не живет в Петербурге – переехала в Болгарию. Теперь ей намного удобнее прилетать на мои спектакли в Вену.
– В пуантах какой фирмы вы танцуете?
– Freed of London. Мне кажется, стопы в них выглядят очень красивыми. Единственный большой минус – пуанты этой фирмы очень недолговечны: один акт спектакля – и все. Разумеется, я их заливаю лаком и использую на репетициях, потому что на спектакль их уже не наденешь. В Казань я привезла с собой восемь пар пуантов – на спектакль и сценическую репетицию этого должно хватить. Мастера из Freed of London делают мне индивидуальные пуанты – у них есть моя колодка. Но после получения заказа я трачу минимум два часа, чтобы приготовить одну только пару к работе. Обшиваю пятачок, пришиваю резинки, обрезаю стельку... Это настолько личное и сокровенное для балерины – ее пуанты, что нельзя заботу о них доверять кому-то другому.
– Покупка профессиональной обуви и приведение ее в порядок отнимает у вас больше времени, чем приобретение обуви для жизни?
- Да. На подготовку туфель к одному спектаклю может уйти шесть часов моего времени. Но выбрать обычную обувь для меня тоже тяжело. Мне очень важно, чтобы она была удобной. Особенно после травм.
– Много их у вас было?
– Серьезных - две. Три года назад я разорвала ахиллово сухожилие на правой ноге. До этого оно уже болело, но мы же не реагируем на боль, к сожалению.
– Мы – это русские танцовщики? Или все артисты балета?
– Русские танцовщики. В некоторых случаях это хорошо. Но в случае с моим "ахиллом" это был минус: если бы я вовремя обратилась к врачу, разрыва бы не случилось. От переработки у меня выросла пяточная шпора, которая терла "ахилл". И примерно через полгода болезненных ощущений, во время репетиции "Этюдов" Ландера, сухожилие не выдержало. Я выпала из рабочего ритма на восемь месяцев.
– Была операция?
– Да. Сшивали сухожилие. Потом шесть недель мне нельзя было ходить. Все это время я передвигалась при помощи костылей. Это было не очень-то и легко –особенно подниматься на костылях на пятый этаж: я тогда жила в квартире в доме без лифта. Но это был очень хороший фитнес!
– А травм, вы говорили, у вас было две?
– Вторая недавно случилась. После операции на "ахилле" прямо наступать на стопу мне было больнее, чем на ее внешнюю сторону. И я начала так ходить, а потом и танцевать так – вес всего тела давил на "ребро" стопы. Это было ошибкой! Образовался отек кости. Два месяца я была на больничном, из которых пять недель проходила на костылях. Отек кости – это синяк внутри кости. И это больно. Но терпимо: я танцевала с неприятными ощущениями в стопе целых два года. Для любого балетного артиста нормально, если у него что-то болит. Если у тебя ничего не болит, либо ты мертв, либо плохо поработал.
– У вас, наверное, только уши от работы не болят?
– Или нос (смеется — прим. ). Правда, иногда партнер может заехать по носу локтем. Но это мелочи.
– Я правильно предполагаю, что туфли на каблуках вы не носите?
– Я очень люблю красивые туфли на высоких каблуках. У меня их огромная коллекция – полшкафа! Но я не самоубийца, чтобы носить их ежедневно. К счастью, в Вене есть традиция проводить балы. На бал я надеваю туфли на каблуках, но всегда беру с собой сменную обувь – балетки. После официальной части переобуваюсь. Я люблю одеваться удобно, понимаете? К тому же у нас в Вене почти все ездят на велосипедах. В туфлях на каблуках на велосипед же не сядешь, правильно?
– Вы еще и велосипедистка?
– Да! Я теперь живу довольно близко от театра: если начинаю ловить "красный" на светофорах, то за пять минут доезжаю от дома до работы. А если нет, то за три.
– Велосипеды в Вене не крадут?
– Крадут. Вот у меня только что украли, трех дней не прошло: разрезали замок, прямо у дома. Это уже третий велосипед, который у меня увели воры. Предпоследний, помню, прослужил мне пять лет. Он всегда стоял на улице, уже весь проржавел и его никто не хотел красть. А последний – полгода ему всего было. Новенький, беленький, очень красивый. Конечно же, его не найдут и не вернут. Предстоит покупка нового.
– Это доступно?
- Да. Можно, конечно, серьезно потратиться и купить велосипед за 5 тысяч евро. Но такой на улице не оставишь. У меня есть коллега, который носит свой дорогой велосипед повсюду с собой, нигде его не оставляет без присмотра. Но мне так неудобно.
– Маша, что после переезда в Вену было для вас самым трудным?
– Необходимость доказывать свое право работать в балете Венской государственной опере. Только доказала, пришел новый директор – и снова пришлось доказывать... Потом случился развод с мужем. И травмы. Все это пережить было непросто. Самое большое достижение в моей жизни, я сама так считаю, – это то, что после травмы вернулась в труппу на ту же позицию, которую вынуждена была оставить из-за болезни. Моим спектаклем-возвращением стала "Раймонда" в хореографии Рудольфа Нуриева. Не самый легкий балет для человека в моей ситуации! А потом исполнилась моя заветная мечта – я станцевала Татьяну в "Онегине" Джона Кранко. Многие, кстати, говорят, что в техническом плане и в плане качества мой танец стал лучше. Думаю, это потому, что я очень старалась извлечь уроки из своего печального опыта.
– Развод с мужем – тоже печальный опыт для вас?
– Ценный, скорее. Я не первая и не последняя в этом мире балерина, пережившая развод с мужем-танцовщиком. Многие через подобное проходят. И становятся сильнее. Если ты не пережил страстей, преодоления боли - трудно показать потом все это на сцене. Это большой плюс для профессиональной жизни. Не только седые волосы.
– Вы по-прежнему танцуете с ним в одной труппе?
– Мой бывший муж Кирилл Курлаев уже не танцует. В одной со мной труппе танцует его новая жена – Ольга Есина.
– Это нервотрепочно?
– Мы все профессионалы. И во время работы умеем забывать о личном. Нужно об этом забывать, иначе нет прогресса.
– Что, кроме работы, вы так же сильно любите?
– Кататься на велосипеде вдоль Дуная. Смотреть исторические сериалы – в последнее время полюбила российские: "Екатерина", "София"... Очень понравился сериал "Есенин" с Сергеем Безруковым в главной роли... Люблю свою квартиру, которую недавно себе купила... А еще я с огромным удовольствием шью себе сценические костюмы. У меня уже есть белая пачка для "Лебединого озера", костюмы для "Пламени Парижа" и "Арлезианки". Иметь собственные костюмы намного выгоднее, чем брать их для участия в выездных гала-концертах на прокат в театре. Прокат костюмов у нас дорогой - за один костюм нужно отдать около 200 евро. Так что я решила шить, тем более что это удовольствие для меня.
– В будущем чем хотели бы заниматься?
– Я прекрасно понимаю, что танцевать вечно не получится, хотя хотелось бы, конечно: я из тех, кто очень любит свою профессию. Мне сейчас 31 год, и о будущем я уже забочусь: создала агентство "MY entertainment". Австрия, как все знают, очень музыкальная страна, но это страна оперы – не балета, к сожалению. Так, как в России, балет здесь не популярен, особенно классический. И мне очень хочется, чтобы мое агентство организовывало проекты с участием артистов балета – концерты, тематические вечера... Я хочу работать как продюсер, тем более, что мне очень нравится все организовывать.
– Маша, в Вене вас узнают на улицах?
– Нет. Тем более у меня короткие волосы, это не укладывается в стереотипный образ балерины. Я постриглась коротко после операции на "ахилле", очень этого хотела, а до этого у меня была длинная коса.
– Когда вы попадаете в общество незнакомых людей, как вы себя чувствуете впервые секунды?
– Очень неуверенно. Очень неуютно. Всегда приятно, когда оказываешься в обществе доброжелательных людей: волнение сразу проходит.
– Как вы относитесь к алкоголю?
– Могу позволить себе бокал красного вина к стейку за ужином. Не больше. Я очень не люблю чувство, что ты перестаешь себя контролировать.
– Что для вас ваше тело?
– Это мой самый близкий и честный друг. Если ты его не любишь, не стараешься понять, не дорожишь им – далеко в нашей профессии не уедешь. А еще мое тело – это драгоценный инструмент, благодаря которому я могу воплощать в жизнь свои чувства.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram и первыми узнавайте главные новости.
