Утром 4 марта основатель татарского патриотического фронта "Алтын Урда" (Золотая Орда — перевод с татарского) Данис Сафаргали вышел на свободу. С момента его задержания прошло два с лишним года. В августе 2017 года его осудили за драку и посты во "ВКонтакте", возбуждающие ненависть к президенту России, СМИ и православным христианам. Сразу после выхода из колонии в поселке Восточный Кировской области Сафаргали дал интервью "Idel.Реалии". В нем он рассказал о жизни в двух исправительных учреждениях, провокациях администрации и отношении к мусульманам. В продолжении читайте о преподавании татарского языка и планах Сафаргали на будущее.
31 августа 2017 года года Вахитовский районный суд Казани признал Даниса Сафаргали виновным в хулиганстве (ст.213 УК РФ), умышленном причинении легкого вреда здоровью (ст.115), побоях (ст.116), а также в возбуждении ненависти либо вражды (ст.282). По ч.1 ст.282 УК РФ Сафаргали приговорили к полутора годам лишения свободы; по ч.2 ст. 213 УК РФ основателю татарского патриотического фронта "Алтын Урда" назначили два с половиной года колонии. По остальным статьям УК РФ наказание в виде лишения свободы не назначалось. С учётом частичного сложения наказания суд приговорил Сафаргали к трём годам колонии общего режима.
Основателя татарского патриотического фронта "Алтын урда" обвинили в публикации 12 постов в социальной сети "ВКонтакте", которые, по мнению следствия и суда, оказали воздействие "на представителей различных групп населения с целью пропаганды принципиальной несовместимости взглядов", а также формировали "негативные характеристики групп лиц по социальному признаку президента России, органов власти, СМИ", оскорбляли "религиозные чувства верующих православных христиан".
14 февраля 2019 года Омутнинский районный суд Кировской области прекратил экстремистское дело Даниса Сафаргали из-за частичной декриминализации статьи 282 УК РФ. Ранее основатель патриотического фронта "Алтын Урда" добился пересчета срока отбытия наказания из-за закона "день за полтора".
Правозащитный центр "Мемориал" признал Сафаргали политическим заключенным. В апреле прошлого года адвокат Международной правозащитной группы "Агора" Ирина Хрунова обратилась в Европейский суд по правам человека.
— Как вам спалось в ночь перед освобождением?
— Не очень хорошо. Было волнение, одолевали мысли, сомнения — вы сами знаете, что нашей системе исполнения наказания доверять не приходится. Она уже доказала свою нечестность. Пока я не вышел за порог колонии, я до последнего не был уверен, что это произойдет. Все эти сомнения не давали мне спать.
— В декабре прошлого года суд сократил вам срок из-за закона "день за полтора", согласно которому день в СИЗО равняется полутора дням в колонии общего режима. В середине февраля суд отменил срок по статье за экстремизм. Были ли вы уверены, что эти решения судов "устоят"?
— До конца я не был уверен. Еще в июле прошлого года, сидя в ИК-5 — в СУСе (строгих условиях содержания) — мы узнали, что приняли закон "день за полтора". Но сотрудники колонии сразу нам сказали, что те, кто сидят в СУСе, под него не попадают. Они так уверенно об этом говорили, но мы понимали, что такого быть не может. Мало того — представитель прокуратуры Кировской области перед строем зэков, когда он приехал с проверкой, сказал, что мы под этот закон не подпадаем. Таким образом нам очень долго портили настроение.
К сентябрю мы все очухались и начали писать ходатайства в суд о пересчете сроков. Но суды в Кирово-Чепецке и вообще в Кировской области ангажированы с ФСИН и следствием. Когда в конце августа я подал на пересчет, суд вернул два моих ходатайства, поскольку я не приложил к ним копию приговора. Я не должен был это делать — я сижу в тюрьме, суд должен был истребовать необходимые документы, я об этом изначально просил. Но сама судебная и уголовно-исполнительная система начали препятствовать исполнению этого закона. Все это было до октября прошлого года. Супруга прислала мне приговор и апелляционное определение, после чего суд удовлетворил мое ходатайство.
— Не опасались ли вы, что сотрудники колонии добьются того, что уже на территории колонии в отношении вас возбудят новое уголовное дело?
— Такие опасения были. Были даже соответствующие попытки. После конфликта с представителем колонии я в своих объяснениях указал, что он меня ударил. После этого сам начальник колонии №5 Андрей Перминов и его заместитель Александр Носков заявили, что мне добавят полтора-два года за заведомо ложный донос (ст.306 УК РФ). Я заявлял, что есть видео, на котором видно, как он у меня ударил, есть свидетели. "Какие свидетели. Их уже нет", — отметили они. Заключенных, которые пытались заявить об этом, запугали. Они потом подошли и извинились передо мной.
— Давайте вернемся к самому началу. Расскажите, когда вы узнали, что вас отправят именно в Кировскую область?
— Мы знали это с самого начала. На тот момент уже сложилась тенденция, согласно которой из Казани бывших силовиков (в конце 90-х Сафаргали два года проработал в милиции — "Idel.Реалии") отправляют в Кировскую область — в ИК-5. Вы же знаете, что тюремное радио — очень мобильное и коммуникативное. Иногда даже сами представители УФСИН пытаются узнать у заключенных, что там будет, потому что они узнают первыми. Если новость попала на территорию СИЗО или колонии, она распространяется в течение ночи.
— Как проходило этапирование?
— Из казанского СИЗО №1 меня вывезли во второе — там нас в течение нескольких часов сформировали с другими этапируемыми. И мы — 19 человек — поехали в Киров на так называемом "столыпине". Нас привезли в СИЗО №1 Кирова на улице Мопра, где мы находились десять суток. Так как я был с какой-то политической пометкой, меня сразу отсадили отдельно в спецблок, в небольшую камеру. Потом подсадили еще одного парня. Дней через пять я потребовал встречи с начальником СИЗО, пришел к нему на прием и попросил посадить нас к другим ребятам. Очень тяжело сидеть в небольшой камере — это пытка, которая растянута во времени, потихоньку она тебя уничтожает. В итоге нас перевели к остальным. 19 декабря 2017 года нас повезли в колонию №5.
— Вы страдаете клаустрофобией. Вам разрешали лекарства?
— Да, спасибо врачам казанского СИЗО-2. После ареста еще в октябре 2016 года меня привезли туда. У меня случился приступ, я вывалился из автозака, из этого "холодильника". Сами сотрудники очень перепугались, выгрузили меня. После этого они позвали врача из медицинской психиатрии, главного врача СИЗО — они дали мне справку о том, что я страдаю клаустрофобией, и запретили перевозить меня в замкнутых пространствах.
— Вас привезли в ИК-5. Что там происходило в самом начале?
— Нас привезли, мы волнуемся, есть некий мандраж, приехали в неизведанное. Нас посадили в карантин, там к забору подходили заключенные и интересовались, кто откуда. Землячество помогает — к тебе могут подослать человека, который поможет с сигаретами, со сладким. С 19-го по 25 декабря 2017 года мы находились в карантине — отдельно от всех остальных. Нас потихоньку готовили: обрили наголо, мы подшили бирки, из нас сделали привычных зэков. 25 декабря нас подняли на комиссию, у меня сразу начались проблемы.
Еще в карантине к тебе приходят различные люди из колонии, предлагают работать на "швейке", кто-то агитирует за другую работу. Был там майор Чазов, отвечающий за тыловое обеспечение, он предложил работать в столовой. Для себя я планировал, что буду работать, зарабатывать условно-досрочное освобождение, чтобы быстрее вернуться к семье. Чазов меня записал. Я поговорил с заведующим столовой из числа заключенных, он сказал, что возьмет меня на работу. Но уже на комиссии — когда нас распределяли по отрядам — Чазов сказал, что работать я не буду. На вопрос, по какой причине, он ответил: "Оперативная служба сказала, что ты политзаключенный и работать тебе нельзя".
Ровно через месяц — 25 января 2018 года — мне повесили первую полосу профучета как склонного к экстремизму. И дело было не в моей статье. Из казанского СИЗО №1 задним числом прислали материалы, что я якобы уже тогда находился на профучете. Якобы один из сокамерников — бывший подполковник МВД Павел Бабаев — сказал, что я ему говорил, что состоял в рядах Татарского общественного центра (ТОЦ). Но я такого сказать не мог — к ТОЦ я никогда никакого отношения не имел, в СИЗО №1 никаких полосок мне не давали. Ровно через два месяца мне повесили красную полоску как склонного к побегу. Какой-то оперативник сослался на заключенного, который заявил, что Сафаргали в разговоре не исключает возможности побега. И лишь этого достаточно для постановки на учет.
— Чем вы занимались в ИК-5, если вам не разрешали работать?
— Я учился. Но и работал — всегда ходил со всеми убирать снег. Занимался общественной работой: там были конкурсы "Что? Где? Когда?" — я в них участвовал, мы занимали первые места. Занимался самообразованием. Меня удивило, что мусульманская литература в библиотеке уже шестой колонии под запретом. Если оперативники в ИК-6 видят, что ты пытаешься молиться, они начинают бить по дверям.
— Вы жили в общем бараке?
— Да, в общем бараке в первом отряде. Там было около 80-90 коек.
— Что можете сказать о бытовых условиях, еде?
— В общем-то в нашем отряде были неплохие условия по сравнению с другими. В отряде были люди достаточно высокого социального положения, поэтому у нас были и стиральные машинки, и холодильники, и водонагреватель. Если бы сами заключенные все это не купили, у нас была бы просто холодная вода, ни о какой стиральной машинке и речи бы не шло.
Питание было плоховатое. Но надо отдать должное — люди старались. Я не знаю, есть ли там профессиональные повара — видимо, дело было в качестве продуктов. Постоянно давали макароны, точнее жидкие ошметки. Сами повара жаловались, что не могут их варить, потому что они развалятся. По этой причине они их просто заливали кипятком, после чего сливали воду. Было много еды, от которой заключенные просто отказывались, потому что это было невозможно есть. Приходилось докупаться в магазине.
Вещевое снабжение там не на должном уровне, я еще буду поднимать этот вопрос через прокуратуру. Заключенным недодают вещи, несмотря на принятые нормы. Допустим, положено два комплекта теплого белья — выдают только один. Положены фуфайки, теплые куртки, зимние штаны. В основном дают ношеные вещи. Но нам повезло — выдали новые. Администрация колонии предпринимала несколько попыток заставить меня подписать бумагу, что на меня истрачена сумма, гарантированная на вещевое довольствие. Я отказался, потому что мне не предоставили то, что положено.
Для меня стало открытием то, что среди администрации я встретил множество бесчестных людей. Но одновременно с этим встретил настоящих людей среди осужденных. Людей с большой буквы, которые имеют выдержку, чувство собственного достоинства, которые умеют терпеть. Для меня это стало школой.
— Когда у вас начались первые конфликты с администрацией ИК-5?
— Первый конфликт был, когда мне запретили работать. Еще на заседании комиссии у нас сложились неприязненные отношения с начальником ИК-5, с другими офицерами, которые говорили о том, что я политический, Родину не люблю. Я парировал, что Родину люблю больше вас, просто пытаюсь поднимать проблемы, которые не дают моей Родине развиваться. Мне оперативники сразу сказали, что у меня будут все эти полоски профучета, и освобождаться я буду со строгих условий содержания, потому что из СУСа мне выйти не дадут. Я понял, что мне терять нечего, и решил отстаивать свои права.
Я подавал иск в суд о незаконной постановке меня на профучет. Это ничего не дало — вся система работает в одной упряжке. Потом начались провокации. Например, я выходил на обед, дверь открывает только дежурный. Он нас выпускал, я выхожу, но перед моим носом он просто закрывает дверь и спрашивает, почему я не вышел на обед. Я ответил, что вот же выхожу, но он сказал, что я не успел. Сразу замечание, выговор. После этого ШИЗО. Несколько ШИЗО — есть основания для признания злостным нарушителем установленного порядка отбывания наказания (ЗНУПОН) и посадки на год в СУС. Если в СУСе у тебя есть взыскание, год продлевается. Инцидентов было достаточно, но они никак не могли меня спровоцировать на какие-то конкретные действия.
Был случай, когда нас несколько раз выводили в баню под холодную воду. Это, конечно, не баня в обычном понимании этого слова — мы мылись партиями по 30-40 человек. Представляете, эти 30-40 человек, четыре крана и четыре душевые лейки. Как-то на нас вместе с водой лился мазут. Люди обращались в прокуратуру, это долго пытались замять, жаловавшихся водили по одному на "обработку", чтобы они отказались от заявлений.
Вечером 22 мая 2018 года заходит прапорщик Утробин и начинает провоцировать отряд — выгонять нас в баню с холодной водой. Я стал говорить, что мы и так тут все болеем. "Значит будешь грязный как свинья ходить", — ответил он. Я спросил, почему он так со мной разговаривает. Началась перепалка — это был не первый наш конфликт. Как мне объяснили опытные заключенные, я был заказан, то есть ему дали задание спровоцировать меня на конфликт. Утробин мне сказал, что у него есть власть, я никто, и он сделает сейчас так, чтобы мой отряд меня же и сожрал. В этот момент я закашлялся — ему показалось, что я умышленно кашляю на него. Он толкнул меня кулаком в область солнечного сплетения, я сгруппировался, но все равно было больно.
Все это зафиксировали его видеофиксатор и камера, висящая на здании отряда. Утробин составил на меня акт правонарушения, но не написал, что я на него кашлянул, а он меня ударил. Он лишь указал, что я с ним разговаривал на "ты". Оперативники пытались меня отговорить писать объяснения, но я сказал, что буду писать все так, как было. Оперативники в ответ заявили, что не будут меня наказывать. Я согласился ничего не писать, но на следующий день пришел начальник отряда с актом на меня и потребовал писать объяснительную. Я все описал, рассказал про все проблемы в колонии — наболело.
25 мая 2018 года меня вызвали на комиссию и дали 10 суток ШИЗО. Там я сразу объявил голодовку. Ко мне приезжали оперативники с управы (управления ФСИН по Кировской области) и уговаривали написать заявление на того прапорщика. До этого начальник колонии мне сказал, что меня будут судить за заведомо ложный донос. "На видео ничего нет", — сказал начальник. Я понял, что к чему и сказал представителям управления, что мои объяснения уже есть в деле, проведите проверку. Было видно, что они очень разочарованы, что им не удалось меня на это дело подбить. Голодовку я держал до 6 июня. После этого меня по надуманному поводу перевели в ЛИУ — это не только лечебное исправительное учреждение, но и место, где заключенного очень легко спрятать от правозащитников, адвокатов. Они меня не лечили и переслали обратно в пятую колонию. "Вас не до этого сюда прислали, вы сами должны это понимать", — сказали мне в ЛИУ.
Кстати, перед этапированием в ЛИУ был интересный случай. Заключенные, узнав, что меня перевозят, собрали мне сумки. Я их поднимаю и чувствую, что они очень тяжелые, хотя не были такими раньше. Открываю сумку и вижу, что на дне лежит множество консервов, тушенки — это все положили ребята из отряда. Это взаимопомощь! Если заключенные видят, что кто-то идет против системы, они начинают его поддерживать еще больше. Может быть, сами они боятся, но помогают другим.
Из ЛИУ меня привезли в ИК-5. В жилую зону я уже не поднимался — меня сразу повели в барак СУС — полностью изолированное отдельное помещение. Там я пробыл с 3 июля по 27 сентября. Оттуда меня перевели в помещение камерного типа.
— Ваша супруга рассказывала, как вас отправили в ШИЗО после того, как вы отказались прервать намаз в тот момент, когда в помещение вошел представитель прокуратуры. Расскажите эту историю.
— В СУСе не так много народа — там находятся самые неблагонадежные, по версии администрации, заключенные. На самом деле нет там никаких бандитов — это обычные ребята, которые служили когда-то своей Родине, много военных, силовиков, которые любят рубить правду-матку без цензуры. Администрация наш небольшой отряд очень боялась.
Мы жили очень дружно, были дни, когда совместно читали намаз. Как-то во время свободного времени мы читали намаз, пришел прокурор, а мы сразу не подскочили. Намаз требует того, чтобы ты его дочитал хотя бы до определенного момента. Мы не успели это сделать, но сразу после этого встали и поздоровались. Как раз-таки тогда прокурор нам и сказал, что мы не подпадаем под закон "день за полтора". Третьего сентября заместитель начальника колонии по оперативной работе полковник Александр Носков сказал нам писать объяснительные, почему мы читали намаз в неположенное время, хотя дело было, конечно, в том, что мы вовремя не встали при визите такого важного человека. Меня отправили в ШИЗО, кого-то — в ПКТ (помещение камерного типа). В общей сложности репрессировали за это восемь человек. Я вновь начал голодовку. В ИК-5 я проголодал около 30 с лишним суток.
Кстати, в колонии есть молельные комнаты и для православных, и для мусульман, но последнюю закрыли, когда сменился начальник. Мы обращались с жалобами, просили ее открыть, но нам сказали, что этот вопрос закрыт: "Вы там собираетесь и непонятно что делаете". Мы просили открыть комнату хотя бы на пятничный намаз, чтобы молиться под присмотром сотрудника. Когда я пытался жаловаться прокурору, Носков сказал, что мы ее очернили. Причем это была аллегория, он имел в виду, что мы — черные. Насколько я знаю, мы все-таки добились своего — молельную комнату открыли уже после того, как меня перевели в ИК-6.
— Ваша жена также говорила, что вам запрещали писать ей письма на татарском языке.
— Когда в ЛИУ мне разрешили позвонить, меня предупредили, чтобы я говорил не на татарском языке. Я пытался доказать, что имею право говорить на языке народа России. "Нет, мы отключим вам связь", — заявили мне. На коротких свиданиях тоже запрещали говорить на татарском. Что касается писем, то те, в которых я много писал на татарском, до жены не доходили.
27 сентября 2018 года состоялась очередная комиссия, на которой приняли решение отправить меня на месяц в ПКТ — это одно здание, где находятся СУС и ШИЗО. Это, можно сказать, тюрьма в тюрьме. Там я просидел 12 суток. 9 октября внезапно зашли оперативники и сказали собирать вещи. Чуть позже они пояснили, что меня повезут в ЕПКТ (единое помещение камерного типа) в ИК-6. Я крикнул, что меня увозят. Ребята стали помогать. Один из заключенных сказал мне зайти в отряд и взять его пакет с продуктами. В дорогу меня снарядили, и мы — через кировское СИЗО — поехали в ИК-6.
— Как вас там встретили?
— ИК-6 — это какой-то треш. Я знал, что ЕПКТ — это жестко. Меня предупреждали, что я там потеряю здоровья. По приезду в ИК-6 тебя прямо с порога начинают оскорблять, на мне начали рвать шапку, оторвали нагрудный знак, начали лазить по карманам.
Потом нас завели в здание. Встречают там таким образом: много сотрудников с дубинками, все разговаривают с тобой матом. Играет Rammstein, от этой музыки глохнешь. Тебя раздевают до трусов. Если вдруг замешкался, сразу "прилетает" дубинка. Бегают заключенные, которые работают на администрацию. У тебя сразу вскрывают все вещи, многие просто портят. Мой намазлык (молитвенный коврик) просто разорвали в клочья, мусульманскую литературу порвали.
У меня были двое четок — их разорвали. Когда я попытался их собрать, меня спросили: "Жить надоело?" За все это время жена мне написала порядка ста писем — все их вытащили из конверта и разбросали по полу. Там были письма, детские рисуночки, фотографии. В колонии видят, на что ты больше реагируешь. Они знали, что меня ничем, кроме семьи, запугать нельзя. Один сотрудник прямо сказал: "Так, вот эти фотографии убирай, все мы тебе не дадим взять. Вот эти возьми, дрочить на них будешь". На тот момент у меня в руках была зубная щетка, я хотел воткнуть ее в глаз оперативнику, но вовремя остановился — понял, что это провокация. Дмитрий Камаев — один из заключенных, работающий на администрацию, — достаточно жесткий человек, но ко мне, видимо, проникся. Он предложил спрятать меня в камеру на полчаса, чтобы я там все собрал.
В ИК-6 был откровенный шовинизм — нетерпимость к мусульманам там возведена в рамки официальной доктрины. В ИК-5 было не так — там большой мусульманский контингент, они ничего не могут сделать. Там могут лишь точечно "обрабатывать" заключенных. В ИК-5 были ребята, которые уже в колонии приняли ислам. После этого сразу шла их жесткая обработка, их тут же дергали к операм. Таким людям обычно портили жизнь.
ЕПКТ — это четырехместная небольшая камера, где-то четыре на три метра площадью. Там же санузел, умывальник. Железные койки, пристегивающиеся к стене. Стол, узенькая лавочка, чтобы на ней не сидели. Режим жесткий. Делать ничего нельзя, все под камерами. Сидеть или лежать днем на койке нельзя. Ты либо ходишь по камере, либо сидишь на корточках или на полу. Всегда в обуви! Не дай Бог снять обувь днем — это сразу нарушение: тебе сделают выговор либо отправят в ШИЗО. Так я прожил четыре с половиной месяца.
Дмитрий Камаев мне объяснял, что не стоит дергаться: "Тут пресс-хата, тебя забьют". Рассказывал, что как только приехал, его чуть не опустили головой в унитаз. В какой-то день меня вывели в душевую. Я зашел, там — несколько заключенных крепкого телосложения. Думал, сразу начнут бить. Но со мной поговорили, сказали, что я должен вести себя нормально, если что-то не нравится — это только мои проблемы, со мной сделают что угодно. Объяснили, что здесь и пытки есть, и можно в бане нечаянно упасть на железный кран и все. Там ломали людей. Другие зэки рассказывали, как их пытали: клали раздетыми на растяжку, по сторонам привязывали руки и ноги, делали искусственное утопление: клали на лицо тряпку и лили воду. Люди теряли сознание. При этом гениталии были смазаны какой-то мазью, которая сильно жгла. И в этот момент били дубинкой по пяткам.
Вся система заточена на то, чтобы было плохо. Пока в стране эту проблему не решат, она будет нарастать как снежный ком. У нас не исправительные колонии, а карательные — самые настоящие концлагеря. Зэка не исправляют, а делают его хуже — он становится озлобленным. На своем примере могу сказать, что из меня сделали злостного нарушителя, хотя ничего плохого я не сделал. С общего режима отца шестерых детей посадили в лагерь особого режима в одиночную камеру на четыре с половиной месяца — как будто я какой-то людоед.
В ИК-6 в ЕПКТ был заключенный, очень высокий мужчина, мой ровесник. Я с ужасом узнал его срок — больше 20 лет. Была очередная провокация со стороны администрации — они отправили меня вместе с ним в баню. Я опасался, все-таки бывший сотрудник полиции, а он живет по воровским законам. Они думали, что между нами будет конфликт. Но все случилось иначе. Такое ощущение, что он имеет три высших образования — он перечитал массу литературы, не только художественной. Когда мы с ним начали беседовать, он сказал: "Администрация колонии, видимо, хотела, чтобы я тебя уму разуму научил, но ты меня не бойся". Он даже добился, чтобы нас выводили гулять вместе. Мы с ним сдружились, постоянно дискутировали.
Я могу сказать, что Гуантанамо по сравнению с ИК-6 — это институт благородных девиц.
Продолжение беседы с Данисом Сафаргали читайте здесь.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Говорим о том, о чем другие вынуждены молчать
